Несмотря на разную этимологию (первое из понятий относится к сфере знания, второе – к вдохновению[2]), математика и музыка гармонично сочетаются друг с другом как тесно взаимосвязанные направления[3]. И, хотя можно без труда найти людей, вдохновенно сочиняющих музыку без знания теоретических основ чтения музыкальных партитур- не говоря уже о дробях и логарифмах, - всем известно, что практически любая музыка может быть представлена в виде кодов, в конечном основании которых лежат числовые соотношения. В то же время есть и такие, кто, зная о неразрывной связи математики с кодированием, может «прочитать» любой фрагмент переведенной в код музыки, не имея при этом ни малейшего таланта к пению или игре на музыкальном инструменте.
Как и легендарный поэт Орфей с его приверженцами, Пифагор не только проповедовал религиозные доктрины, например, метемпсихоз, но и обращался к музыке[4]. Разница же между ними здесь в том, что если Орфей – как считается – творил под воздействием вдохновения и очаровывал слушателей красотой своего голоса (Прот., 315 b), то Пифагор подходил к музыке с теоретических установок, и нам ничего неизвестно о том, чтобы он умел петь или играть на каком-либо инструменте (если только не брать в расчет его мастерского дара словесного убеждения).
О чем нам известно больше, так это о том, что Пифагор внес существенный вклад в формирование дивергенции между двумя аспектами знания, равно укорененных в древности: Философии и Софистики.[5] Отнюдь не случаен тот факт, что, являясь однокоренными понятиями, «философ» в корне отличен от «софиста»: первый сосредотачивается на теоретическом знании, последний – на практических навыках[6].
Пифагор первым назвал себя «философом» (Диоген Лаэрций, Жизнь знаменитых философов, I, 12).Тем самым мыслитель стремился отмежеваться от уже существующего направления софистики, отделить себя от их практик и при этом сохранить статус «мудреца» для «философов».
Хрестоматийный образец гения, к которому обращаются для понимания глубинных основ научной и академической мысли, Пифагор- создатель важнейших паттернов как в области интеллектуально-систематической, так в сфере теоретических-протонаучных практик. Он не просто настаивает на изоляции от социума, но обретает известность как создатель закрытой общины. Сосредотачиваясь на рациональных и интуитивных медитациях, Пифагор не был политически активным гражданином, что заставляет глубже задуматься над спецификой его мышления. Первый человек западной цивилизации, развивший математическую и музыкальную теории, Пифагор, кроме того, выдвинул идею, что практики прорицания и вдохновения уходят корнями в политеизм и пантеистическую мифологию[7]. Исследуя циклический порядок законов природы, вскрывая принципы функционирования и логики стоящих по ту сторону сенситивных феноменов и базирующихся на основе рациональных гипотез (как предполагается, универсальных), Пифагор полагает, что эти законы-первопринципы трансценденты человеку. Они внутренне последовательны, непротиворечивы - значит, выведены из идеальной сферы рационального, уникальны инеизменны. Наконец, предложенный Пифагором термин «философ» подразумевает связанность с божественной сферой действия Демиурга[8].
Обратимся к софистам. Известно, что авторы-апологеты философии[9]характеризовали их как псевдомудрецов. Однако нам не достает источников от самих софистов, чтобы понять специфику их собственного взгляда на свою деятельность. Начиная с периода Классикив авторской среде наблюдается явное доминирование подхода, акцентирующего конфронтацию между софистами и философами. Восемь столетий спустя, в период Римской империи, автор «Жизни софистов» предлагает свой метод демаркации «софистов» и «философов». Имеется в виду период «второй софистики» (как его назвал Филострат) - рождение гипотезы о том, что «софист» характеризуется «божественной инспирацией».[10]
Относительно двух толкований «божественного» («демиургическое действие» Пифагора и «божественная инспирация» Филострата) уместно поставить вопрос: остаются ли они релевантными для корректного понимания Философии и Софистики?[11] Не был ли, например, Сократ философом, вдохновленным божественной инстанцией?[12]
Когда после классического периода в авторской среде закрепилась разница между «софистом» и «философом», встал закономерный вопрос: не правильнее ли отнести самого Пифагора к «софистам», нежели к «философам»?[13] Учитель, отвращающийся от толпы, склонный к уединению, Пифагор не завещал последующим поколениям своих теорий и разработок, которые остались доступными лишь группе посвященных. Косвенные источники[14], однако, показывают, что, будучи равнодушным к социальным и политическим вопросам, мыслитель оказался чрезвычайно плодовит в своих теоретических штудиях, направленных на проблемы астрономии, математики и музыки.
Предтеча «мудрил-заводил благородных» (наименование, встречающееся в «Облаках», 102 применительно и к «софистам»), Пифагор был убежден, что его мудрость в корне отлична от мудрости всех прочих, популярных в его эпоху мыслителей. Важно, что в его уединении для интеллектуальной работы, до сих пор вдохновляющей ученых, было такое преимущество, которое Филострат не мог найти у софистов. В своем тексте «Жизнь софистов» он пишет, что умение эффектного изложения своих идей публике, включенность в политическую жизнь и особенно вдохновенные выступления являются характерными атрибутами софистов. В пику распространенному в литературно-философской среде уничижительному образу софиста, Филострат оказывается единственным софистом, который пишет о самом течении софистики.
Итак, вопрос об означивании термина «софист» остается сложнейшей проблемой из-за двусмысленностей, полисемии[15] и многочисленных литературных и историко-графических полемик, связанных с этой задачей.
На мой взгляд, методика для прояснения того, что называют «софистикой», базирующаяся на скудных, фрагментарных и рандомно подобранных источниках, остается глубоко ошибочной. В данной статье мы, однако, не предложим ни исчерпывающего ответа на вопрос о том, что было характерно для действительных софистов, ни определения понятий «софиста» или «Софистики» как таковых. В конце концов, не было таких софистов (по крайней мере, в каноническом смысле), которые целенаправленно занимались выработкой дефиниций в отношении собственной деятельности. Однако в среде авторов, стремящихся к разъяснению семантического поля этого понятия, одновременно появилось несколько, предложивших определение «волки».[16]
Какая же, в конечном итоге, из этих версий верна? Та, которую предложили философы, умеющие красноречиво описать свои позиции в устных полемиках с софистами? Или версия софиста Филострата, который рискнул вступить в эту полемику, равно как и тем, что действует «оружием врага» - его аргументом становится письменный текст?
Несмотря на то, что понимание «софиста», предложенное «чужеземцем из Элеи» (Софист, 216 d), далеко не единственное и вовсе не самое радикальное, именно оно, безусловно, остается наиболее распространенным с момента своей экспроприации.
Однако «истина» Протагора также имела значительный резонанс. Нет никаких сомнений в том, что она дошла до нас благодаря усилиям ораторов, которые выступали, невзирая на критику (здесь наглядно видна «пропасть между вдохновением и редактурой»).[17] Сожженная на публичной площади Истина софистов до сих пор живет среди нас.
Был ли Протагор таким же мастером в письменной полемике, как и в устной? Вероятно, да – так же, как и все остальные софисты в его время. Филострат намекает, что Протагор и многие другие софисты классического периода слишком сближались с другими «философами» (Жизнь софистов, 481). Соглашаясь с тем, что, с одной стороны, письменные опусы более приличествуют «философам», а с другой, вдохновенные ораторские выступления куда более часто встречаются в среде софистов, мы должны в то же время принять и то, что в классический период главные представители этих двух группировок являют собой примеры, характеризующие их противоположным образом:
Протагор был софистом, обильно издававшимся, а Сократ – философом, предпочитавшим устные вдохновенные речи.
Итак, намек чужеземца из Элеи оказывается верным: «софист» и «философ» относятся друг ко другу подобно волку и собаке.
Рассмотрим феномен охоты. С одной стороны, волк - дикое животное, способное одолеть охотника. Независимое, самодостаточное создание, обладающее острейшим инстинктом самозащиты. С другой стороны, мы знаем, что домашние породы собак являются результатом человеческого вмешательства[18]. Сегодня они живут среди нас, послушные и одомашненные, однако очевидно, что, если их лишить человеческого внимания, эти приобретенные черты исчезнут за отсутствием их природной необходимости.
В то время как софисты, оправдывая свою славу, на заре западной цивилизации, отправились в рискованное странствие по разнообразным,- связанным со знанием, - аспектам человеческой деятельности, используя публичные выступления и частные споры, философы, в свою очередь, более утонченные и осторожные, стремились идеологически отмежеваться от софистов через методы, предотвращающие прямую конфронтацию. Начали они с создания «школ» со специальным вокабулярием и методами, которые позволили им использовать в свою пользу фактор склонности к изолированности их оппонентов.
Результат был неотвратим. Покуда софисты действовали поодиночке, по инерции, и потому продолжали держаться своих спонтанных интеллектуальных и ораторских практик - особенно в сферах образования и политики, - философы нашли убежище в активно набирающей популярность письменной культуре и сумели консолидироваться, создав интеллектуальные сообщества с собственной терминологией, поведением и идейными парадигмами, которые впоследствии привели к триумфу того варианта истории, который нам известен.
Размышления об охоте дают ясное представление, что при всей своей слабости «собаки» достигли лучшего положения, чем «волки». Этому способствовала их связь с человеком, который охотится и покоряет все другие виды благодаря своей изобретательности в создании и использовании орудий. «Волки» - соответствующие софистам – имеют более грубую природу и, столкнувшись с непосредственной властью человеческих интеллекта и речи и при этом оставаясь изолированными друг от друга, (хотя некоторые из них в конце концов обратились к письменной культуре) в большинстве своем были порабощены «собаками». Так, не выстраивая прямого диалога с софистами, философы вступили в свой золотой век, который счастливо длился вплоть до начала Второй софистики.
Литературное наследие философов демонстрирует, что традиция уничижительной трактовки понятий «софиста» и «Софистики» сформировалась посредством тесной взаимосвязи с понятиями «философа» и «Философии», когда устоялись основные парадигмы их определения через бинарные оппозиции: «сущность» и «видимость», «бытие» и «небытие», «знание» и «авторитет», «добро» и «зло». Вспомним, что любые определения выстраиваются через противоположности. Невозможно понять значение «софистики» без принятия во внимания его прямого референта – «Философии». Ключевым в борьбе за существование здесь является обладание собственным местом в семантическом пространстве. Но почему нельзя открыть новую сферу внутри мира языка философии (посредством научных статей, то есть через письменные выражения) и таким образом реабилитировать наследующие софистике интуиции?
В рамках интерпретации наследия Филострата я приглашаю заинтересованных составить оппозицию классическому подходу в философской литературе, определить, действительно ли предложенные доводы до сих пор заслуживают статуса академически достоверных.
Консенсуса в вопросе конечных определений понятий «софиста» и «философа» не удастся достичь не только из-за противоположности занимаемых авторитетами позиций в этом вопросе. Так же, как музыкант с математиком, философ с софистом работают с общими компетенциями, которые, в свою очередь, диалектически взаимодействуют друг с другом. И это не редкость, если некоторые из них превалируют над другими или же взаимно отрицают и исключают друг друга.
[1]«Whenever I feel, I think» - название поэмы Фернандо Пессоа, португальского поэта, на которого ссылается Оскар Абдунур в своей работе «Математика и музыка» (Matemática e Música: pensamento analógico na construção de significados, 1999, p. XVII).
[2]Я рассматриваю этимологию терминов «математика» и «музыка» на английском в том же соотношении, в каком находятся máthēma и mousikḗ на греческом. Как показано в сноске, опорным словарем служил Dictionary of English Etymology and Lidell & Scott Greek English Lexicon.
>mathematic, -ical. XVI or further, of Gr. mathématique, máthēma.
>μάθ-ημα , ατος, τό, (μαθεῖν) A. that which is learnt, lesson, 2. learning, knowledge, 3. esp. the mathematical sciences, 4. astrology, 5. creed.
>music - of musique – Latin mūsica – Greek mousikḗ pert. To a Muse or the Muses, concerning the arts, poetry, literature. >μουσι^κή (sc. τέχνη), ἡ, A. any art over which the Muses presided, esp. poetry sung to music, II. generally, art or letters.
[3]С момента публикации статьи “Neanderthal Notes” in Scientifc American of 1997 (Volume 276, Number 5310, Issue of April) идет дискуссия о том, возможно ли принять, что диактоническая гамма (с соразмерной нумерической дистанцией), существовала по крайней мере 40.000 лет и, далее, тезис о том, что взаимоотношения музыки и математики старше, чем это раньше предполагалось. См. Abdounur, 1999, XVII.
[4]Rougier, 1989, стр. 71.
[5]Задействованное здесь понятие «софистики» в других местах отсылает к неологизму, значение которого нельзя найти в словарях. Разъяснение смысла, вкладываемого мною в это понятие, будет предложено в последующих статьях, а здесь я предпочту остаться в русле традиционного понимания «софистики» во избежание недопониманий.
[6]Разделенность «практики» с «теорией» является семантической особенностью слова «sofisthvç» (с суффиксом hvç Cf. Guthrie, 1971, p. 27-34). Так же, как и в обратном случае, теория без направленности на эффективность в практике чревата бесконечным процессом понимания (никогда не могущим стать исчерпывающим) filosovfoç. Cf. Cassin, 1995, 447.
>σοφισ-τής , οῦ, ὁ, мастер своего ремесла, знаток, прорицатель. Hdt.2.49
>φιλόσοφος , ὁ, A.друг мудрости; Пифагор называет себяφιλόσοφος, а не σοφός, Cic Tusc.5.3.9, D.L.Prooem.12.
[7]Или даже в понимание бытия, представленного через природы, культуру и социум.
[8]Буквально: «кто творит», «Бог-Создатель». Cf. Timaeus, 30 a, 30 b, 32 c
[9]Например, Ксенофонт, Исократ (которые, помимо наименования «софистов» ввели также и собственно «философов»), Платон и Аристотель.
[10]ἡ δὲ τῇ θεσπιῳδῷ τε καὶ χρηστηριώδει, Жизнь софистов, 481.
[11]Заслуживает внимания вопрос о влиянии идеидемиурга(dhmiourgovç) на монотеистические религии и ортодоксальную мысль, тогда как идея бога(qevoῐ) и демона(daivmwnϵç) связана с гетеродоксией и обычно более распространена среди греческих мыслителей. Интересно, что тогда, когда Филострат писал об Аполлоне, типе праведника (пифагорейский философ или софист?), он употреблял эти термины (qevoç, daivmwn) более часто, чем в работе «Жизнь софистов». См.Жизнь Аполлона, кн.1, ч.1, пар.
2.
[12]Воспоминания, Книга 1, часть 1, параграф 2.
[13]Примечательно, что Эсхил омонимично назвал Прометея «софистом», также сделал и Аристован по отношению к Сократу в «Облаках», 331, 360. Геродот, в свою очередь, в своей «Истории» назвал так Солона, I, 29, а Платон – Гомера, Симонида и Гесиода в «Протагоре», 316 d. Cf. Guthrie, 1971, p. 28.
[14] Такие как Аристотель, Платон, Порфирий, Диоген Лаэрций, Секст Эмпирик и другие.
[15] Vaz Pinto, 2005, стр. 16.
[16]Здесь я отсылаю к языку диалога «Софист», 231 а. Чужеземец из Элеи говорит о сложности отличить философа и софиста, также как собаку и волка. Ксенофонт задействует тот же вокабулярий в своем эссе «Охота».
[17]Сassin, 2012, стр. 17.
[18]Имеется в виду селекция и выращивание только поддающихся одомашниванию волков.
Опубликовано 26.9.2016
