На заре человечества, когда наши предки столкнулись с самой сложной задачей для едва очнувшегося сознания, а именно — упорядочивание первичного хаоса, человек сумел рассказать себе историю, которую мы слышим до сих пор.
Эта история знакома нам под общим заглавием «Миф». Миф – это один из первых способов конструирования мира, попытка очертить его границы и сделать его в конечном итоге узнаваемым. Человеку был необходим набор простых образов, при помощи которого он сможет ориентироваться. К этому, например, следует отнести образ дерева, а точнее — мирового дерева. Этот образ встречался практически во всех обществах первобытнообщинного строя. Такое представление задавало общую систему координат: «Это дерево играло важную роль в космологических представлениях и служило главнейшим средством организации мифологического пространства. Верх – низ, правое – левое, небо – земля, чистое — нечистое, мужское — женское и другие мировоззренческие оппозиции архаического сознания были соотнесены с идеей мирового дерева. Но, по всей видимости, самой древней оппозицией, связанной с образом мирового дерева, была оппозиция живое – мертвое».[i] Дерево уходит корням в землю, то есть в мир мертвых, и произрастает в мире живых.
И не случайно этот мифологический образ воспроизводится во всех культурах: дерево познания добра и зла в Библии, Ашваттха́ в индийской мифологии, Акация у древних египтян и т.д.
Этот «базовый» мифологический образ находит свое отражение не только в космогонических представлениях и ритуальных практиках. Позже, когда мифологические образы уступили свое место новым идеям и концептам, он продолжает воспроизводиться и «произрастать» в художественно-изобразительной сфере. Подобный образ можно найти в фольклоре многих народов, но затем этот архетип проникает и в искусство, в том числе и в литературу. К примеру, всем хорошо знакомое стихотворение А.С. Пушкина «Анчар»:
«В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит — один во всей вселенной»[ii].
Или известные строчки из поэмы «Руслан и Людмила»:
«У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том»[iii].
На примере архетипического образа мирового дерева можно легко проследить, что миф – это не просто архаические представления наших предков, при помощи которых они ориентировались в мире, но это, прежде всего, базовые элементы сознания человека, без которых было немыслимо начало познания. Безусловно, с тех самых пор человек претерпел радикальные изменения в способе восприятия мира. На место примитивным представлениям пришли сложные рациональные построения, которые, по сути, выполняют всю ту же роль, что и примитивные представления – конституирование мира. Но мифическая форма сознания не ушла в забвение, напротив она заняла весьма удобную нишу в современном мире – искусство и культуру.
В этой статье я постараюсь показать, что миф все еще слышен и виден, и подчас в весьма неожиданных местах.
Миф об Одиссее
Борхес выделял три главных сюжета литературы: война, возвращение и смерть бога. В свою очередь эти архетипические истории восходят к мифам, которые глубоко укоренены в сознании человека и постоянно воспроизводятся в культуре. Пожалуй, самым известным образцом воспроизведения истории возвращения является «Одиссея» Гомера. Это произведение настолько сильно вросло в западную культуру, что оно воспринимается как первичная интерпретация мифа, а не художественная форма изложения мифологической истории. Хотя необходимо признать, что таким образом миф обретает все большую силу, так как он занимает важную область сознания, ту область, которая отвечает за художественный опыт человека.
В качестве подтверждения своего тезиса хотел бы привести интересное предположение отечественного литературоведа и писателя Дмитрия Быкова о том, что «Мертвые Души» Гоголя не что иное, как спародированная «Одиссея». Исследователь приводит ряд аргументов, после которых эта гипотеза становится весьма правдоподобной. Согласно ему, Чичиков — это тот же Одиссей, который встречает все тех же мифологических существ, но которые предстают перед читателем в художественной, а не в наивно-мифологической форме.
Так получается, что Манилов – это Сирены, Собакевич – Полифем, Ноздрев – Эол, Коробочка – Цирцея, Плюшкин – Сцилла и Харибда.
По мнению Дмитрия Быкова Гоголь дает ключи для дешифровки его замысла, так например писатель при помощи тонких художественных приемов отсылает нас к мифологическим персонажам: «Деревня Маниловка немногих могла заманить своим местоположением»[iv]. Как известно из мифологии, Сирены заманивали проплывающие корабли своим пением и тем самым обрекали их на гибель.
Далее описанием Собакевича как большого медведя Гоголь делает то же самое: «Чичиков еще раз взглянул на него искоса, когда проходили они столовую: медведь! совершенный медведь!»[v] Гоголь делает отсылку к животному началу в персонаже, которому присуща грубость и невежественность. Анализируя образ Собакевича, нетрудно увидеть общие черты, которые свойственны и мифическому существу - Полифему из «Одиссеи».
Более того, как и в «Одиссее», в Мертвых Душах присутствует сцена воскрешения: схождение в царство мертвых Одиссеем для того, чтобы получить предсказание от Тиресия. Он должен из корыта напоить жертвенной кровью душу Тиресия, чтобы тот смог предсказать его судьбу. Гоголь делает отсылку к этой сцене весьма необычным художественным приемом, когда Чичиков «воскрешает» души, то также присутствует корыто: «Смотря долго на имена их, он умилился духом и, вздохнувши, произнес: "Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! что вы, сердечные мои, поделывали на веку своем? как перебивались?" И глаза его невольно остановились на одной фамилии, это был известный Петр Савельев Неуважай-корыто, принадлежавший когда-то помещице Коробочке. Он опять не утерпел, чтоб не сказать: "Эх, какой длинный, во всю строку разъехался!»[vi]
Также необходимо отметить, что Гоголь не стремится к точному воспроизведению античных персонажей, скорее он, беря их за основу, насыщает свое произведение тонкими аллюзиями и искусными приемами, которые отсылают к известному мифу, и тем самым воспроизводит его в новой форме. Возможно, именно художественная форма мифа и есть залог успешного повторения архетипического сюжета для пост-мифологического сознания.
Русская психоделическая одиссея ХХ-го века
«Все говорят: Кремль, Кремль. Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не видел. Сколько раз уже (тысячу раз), напившись или с похмелюги, проходил по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец, насквозь и как попало — и ни разу не видел Кремля.
Вот и вчера опять не увидел»[vii] — именно с этих строчек культового произведения «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева начинается Русская Одиссея ХХ-го века. Смелое предположение, но оно претендует быть правдой. Сознательно или нет, но писатель воспроизводит основные элементы истории возвращения. В поэме четко прослеживаются основные сюжетные приемы подобной истории: возвращение домой, в то место, в которое нельзя вернуться, сын, который ждет отца, любимая женщина. Но Ерофеев, как приверженец постмодерна, оборачивает персонажей в психоделические полотно своего сознания, и они обретают весьма расплывчатую форму: так например: женщина, к которой он едет в Петушки: “Но сначала все-таки к ней. Сначала — к ней! Увидеть ее на перроне, с косой от попы до затылка… Эта девушка — вовсе не девушка! Эта искусительница — не девушка, а баллада ля бемоль мажор! Эта женщина, эта рыжая стервоза — не женщина, а волхвование! Вы спросите: да где ты, Веничка, ее откопал, и откуда она взялась, эта рыжая сука?[viii]
Или его сын: “А там, за Петушками, где сливаются небо и земля, и волчица воет на звезды, — там совсем другое, но то же самое: там, в дымных и вшивых хоромах, неизвестный этой белесой, распускается мой младенец, самый пухлый и самый кроткий из всех младенцев. Он знает букву «ю» и за это ждет от меня орехов. Кому из вас в три года была знакома буква «ю»? Никому; вы и теперь-то ее толком не знаете. А вот он — знает, и никакой за это награды не ждет, кроме стакана орехов.”[ix]
Возможно, используя структурные элементы мифа, автор поэмы старается привнести идею непреодолимой судьбы, которая ведет героя по маршруту Москва – Петушки. Неслучайно главный герой едет именно в поезде, то есть по известному маршруту, который не может быть изменен. Некий предзаданный и независящий от главного героя путь. Безжалостный порядок станций обещает спасение в конце пути – Петушки: Петушки — это место, где не умолкают птицы, ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех — может, он и был — там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен…»[x] Но в отличие от Одиссея, который добирается до цели, Венечка, согласно неразрешимой всемирной тоске, которая почему-то чувствует себя наиболее комфортно именно в России, увы, до Петушков не доезжает.
Эдип
Могу поспорить, что первая ассоциация, которая приходит на ум при упоминании Эдипа, – это Фрейд и его теория психоанализа. Несомненно, Фрейд послужил культурным медиатором в воспроизведении мифа. И более того, он ввел миф в новое для него поле – науку. Теперь миф воспроизводится не только в фольклоре и искусстве, но и в научной среде. И не важно, что идея, которую вводит Фрейд, весьма спорна и скорее носит частный характер, а важно скорее то, что миф так или иначе вновь был услышан.
На основе этого мифа Фрейд строит целую психоаналитическую теорию о подсознательном влечении ребенка к матери/отцу и агрессии к сопернику/соперницы. Затем, Фрейд идет дальше и развивает эту идею до теории, что этот комплекс лежит в основании человеческой цивилизации: «Таким образом, в заключение этого крайне сокращенного исследования, я хочу высказать вывод, что в эдиповом комплексе совпадает начало религии, нравственности, общественности и искусства в полном согласии с данными психоанализа, по которым этот комплекс составляет ядро всех неврозов».[xi]
Теперь, когда мы имеем дело с мифом в таком причудливом виде, будет любопытно проследить, каким именно образом он был донесен до наших дней. Сам Зигмунд Фрейд в качестве основного источника мифа использует древнегреческую трагедию Софокла «Царь Эдип».
Софокл, в свою очередь, опирался на общеизвестный миф об Эдипе. Точнее, Софокл использовал сюжет, но привнес в него гениальную драматургическую находку. Он начинает произведение с середины мифологического сюжета, когда Фивы поражает чума и Эдип узнает у Тиресия причину напасти – город наказан богами за то, что не пойман убийца прежнего царя. Эдип, желая избавить город от проклятия – решает найти убийцу. Блестящий задумка Софокла – главный герой ищет самого себя.
История знает огромное количество художественных произведений, основанных на мифе об Эдипе, но именно Софоклу миф обязан своим повторением. Драматург своим талантом воспроизвел миф на новой почве, он перенес его из мифо-фольклорной среды в художественную и тем самым обеспечил следующие поколения мифологической историей. По всей видимости, сознание человека, независимо от эпохи, нуждается в подобных сюжетах, но для того, чтобы эта история вновь была услышана, она должна обладать новой формой – художественной. Именно художественная форма обладает той степенью достоверности, которая необходима для усвоения мифа.
Не берусь утверждать, но хотелось бы верить, что миф подобен колыбельной или сказке, которую рассказывают ребенку перед сном. Такие сказки, рассказанные человеку, всегда привносят покой и умиротворение. Так и здесь, миф то, что объясняет и в тоже время успокаивает. Возможно именно поэтому человеку любой эпохи необходимо слышать хорошо знакомую историю, которая известна с детства человечества.
[i] Агранович С.З. «Историзм Пушкина и поэтика фольклора» издательский дом «БахраХ-М» 2015 год.
[ii] Пушкин А.С. стихотворение «Анчар», собрание сочинений в десяти томах под редакцией: Д. Д. Благого, с. М. Бонди, Москва «Государственное издательство
Художественной Литературы» 1959 год.
[iii]Пушкин поэма «Руслан и Людмила» Там же.
[iv] Гоголь Н.В. «Мертвые Души». Москва. «Азбука» 2009 год.
[v] Там же
[vi] Там же
[vii]Ерофеев В.В. поэма «Москва-Петушки». Москва. «Азбука» 2016 год.
[viii]Там же
[ix] Там же
[x] Там же
[xi] Фрейд З. «Тотем и Табу» Москва. «Азбука» 2012 год.
Приобрести книгу С.З. Агранович о мифе
Опубликовано 24.1.2017