В 1966 году вышла в свет книга Мишеля Фуко «Слова и вещи: Археология гуманитарных наук». В ее предисловии автор делает признание, рожденное смехом, при чтении одного из произведений аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса. Таким «смехом, который колеблет все привычки нашего мышления — нашего по эпохе и географии»[i]. Борхес приводит цитату из необычной китайской энциклопедии, где наблюдается странная классификация. В ней указано следующее:
«животные делятся на:
а) принадлежащих Императору; б) забальзамированных; в) прирученных; г) молочных поросят; д) сирен; е) сказочных; ж) бродячих собак; з) включенных в эту классификацию; и) бегающих как сумасшедшие; к) бесчисленных; л) нарисованных тончайшей кистью из верблюжьей шерсти; м) прочих; н) только-что разбивших кувшин; о) издали похожих на мух»[ii].
Столкнувшись с такой забавной классификацией, восхищенный и изумленный французский философ понял, что этот отрывок так сильно нас веселит только по причине нашей ограниченности, что
«экзотическое очарование иного способа мыслить предстает перед нами под покровом аполога»[iii].
Но Фуко не единственный, кто пытался определить «предел нашего мышления». Я хочу представить здесь некоторые аспекты работы Леви-Стросса, в которой антрополог противопоставляет мышление дикаря научной мысли. Этим он создает условия для появления нового подхода в области гуманитарных наук, который происходит из определения фундаментальных категорий человеческой мысли.
Эти идеи особенно полно представлены в книге «Первобытное мышление», опубликованной в 1962 году.
В то же время, такие категории предусматривают оценку самих себя, других людей и других культур; с меньшим европоцентризмом, меньшим колониализмом, меньшим западничеством. Иначе говоря, находясь в конфронтации с собственными границами.
Это, в свою очередь, обращает нас к этической позиции. Второй момент представлен одним из последствий этого перелома в антропологическом мышлении.
Эта книга появилась после публикации работы «Тотемизм сегодня», в которой были рассмотрены теории, касающиеся тотемных обществ. В классическом понимании тотемизм рассматривается как совокупность идей и практик, основанных на вере в существование мистического родства между человеком и природой. Это четко проявляется в том, что каждое племя имеет свой отличный от других тотем, с изображением животного или растения, который выступает в роли своеобразного знамени.
Леви-Стросс рассматривает роль тотемизма в социальной динамике различных культур, давая этому явлению совершенно новую трактовку.
Он предстает не как политическая или религиозная система, а рассматривается Леви-Строссом как форма классификации. Это, по сути, подразумевает всю общественную жизнь, формируя закономерности ее развития.
Именно в свете такого революционного суждения книга «Первобытное мышление» оказывается переломной.
Автор продолжает размышлять на тему тотемизма, доходя в трактовке этого явления до предела и подвергая критике различные антропологические и исторические предрассудки.
Ему, например, ясно,
«что традиционные и научные знания опираются на одни и те же логические операции, более того, их вызывает единственная причина – жажда объективного познания»[iv].
Леви-Стросс, осведомленный о роли этих форм знаний в различных человеческих культурах, называет конкретную науку типом мышления и совокупностью характерных особенностей знаний, так называемых, «примитивных» обществ. Она подразумевает мышление, для которого важны вещи и чувства, имеющие исключительно утилитарное применение.
В поверхностных, или скорее крайне евроцентристских интерпретациях конкретная наука предстает как простейший вид знаний, своего рода зачаточная форма, которая может показать нам начальные стадии нашего собственного знания.
Это может проявляться в отсутствии обобщенных понятий, например, таких как «дерево» или «животное». То есть, в отсутствии абстрактного названия для членов группы одного вида. Даже если названия разновидностей в таких языках присутствуют, отсутствие абстрактных наименований расценивается некоторыми учеными как признак крайней примитивности, а также познавательной и научной отсталости. Кроме того, такие ученые отмечают, что индейцы обозначали только те виды, которые предназначены для практического и насущного использования, строго привязанных к удовлетворению основных потребностей.
Леви-Стросс высказался в пользу так называемых «дикарей», утверждая, что концептуальные сокращения варьируется от языка к языку, а отсутствие обобщений – это неверный вывод, так как слово «дуб» является не менее абстрактным, чем «дерево».
Поэтому давайте будем справедливы к так называемым «дикарям». Стоит отметить, что их когнитивные способности часто просто удивляют, хотя их подход к классификации и терминологии, носящий чисто практический характер, кажется нам слишком примитивным. Достойны восхищения их способности запомнить огромный запас слов: названий, назначений, особенностей, их интуиция, их умение распознавать различные виды растений и т.п. В наши дни эти данные подтверждаются настолько часто, что даже сама наука выступает в пользу этого знания. Сейчас они обосновывается с научной точки зрения, хотя нередко объясняются как своего рода “совпадение”. Иногда их пытаются присвоить и заработать на них. Леви-Стросс, как это принято в этнологических исследованиях, перечислил ряд примеров, чтобы доказать свой тезис:
«По поводу филиппинских пигмеев один биолог выразился следующим образом: «Характерная черта негров, отличающая их от соседних с ними христиан, жителей равнин, состоит в их неисчерпаемых познаниях растительного и животного царства. Это знание включает в себя не только специфическое отождествление феноменального числа видов растений, птиц, млекопитающих и насекомых, но также осведомленность о привычках и нравах каждого вида...»».[v]
«Такое познание, как и соответствующие ему лингвистические средства, распространяется также на морфологию. В языке Тева имеются особые термины почти для каждой части тела птиц и млекопитающих. Для морфологического описания листьев деревьев и растений используется 40 терминов, имеется 15 различных терминов, соответствующих разным частям растения».[vi]
Как можно было бы отметить, мышление дикаря не является примитивным, а его ум отличается проницательностью и всесторонне развит.
Множество примеров, представленных в книге Леви-Стросса, доказывают, что нет непосредственной связи между знанием и его использованием; как если бы само знание определяло бы его применение.
В сознании индейцев животные и растения являются полезными или интересными, потому что они знают их.
Следовательно, нужно признать, что в человеческих группах, как и в обществах в целом, есть интеллектуальные требования, которые не соответствуют, прежде всего, потребностям, которые касаются самой природы мысли.
В этом месте Леви-Стросс так высказывается об особенностях «дикого мышления»:
«Классификация, какой бы она ни была, ценна сама по себе — это лучше, чем отсутствие всякой классификации»[vii].
Таким образом, любой порядок, любая организация в области таксономии, уже является чем-то, относительно никакой классификации вообще. Как пишет один современный теоретик таксономии:
«Ученые сносят сомнения и неудачу, тут уже ничего не поделаешь. Но беспорядок — это единственная вещь, с которой они не могут и не должны мириться»[viii].
Поэтому, «требование порядка лежит в основании мышления, называемого нами первобытным, поскольку оно лежит в основании всякого мышления»[ix].
Именно в этом месте антрополог подводит черту под всем, что было сделано им в данной дисциплине. Другие антропологи уже исследовали вопрос фундаментальных категорий каждой операции человеческого мышления. Но Леви-Стросс, конечно, придает изучению этого общего основания особое значение. Это подводит нас к современной философской рефлексии, инициированной Кантом в XVIII веке. Кант стремился понять и определить пределы и основы самого разума.
У Леви-Стросса мы видим критику разума внезапно перенесенной в различные отдаленные культуры и разные социальные методы.
Согласно этому тезису, каждая мысль стремится организовать многообразие вещей, классифицировать и упорядочить точные данные в различных формах. При этом, она может отступать от элементарных категорий, таких как время, пространство, причина, род, число, вид, совокупность, количество… Эти термины всегда использовались бы в логических операциях любой человеческой культуры. Поэтому, Леви-Стросс всего лишь проверяет своим собственным способом определенные философские выводы в отношении так называемых «дикарей», с уверенностью, что универсалистская претензия анализа мысли имела бы некоторый эффект в этом применении. Как говорит социолог Дюркгейм, такие категории
«похожи на жесткие рамки, ограничивающие разум. Не похоже, что мы можем думать об объектах, которые не во времени или пространстве, которые не поддаются счету, и так далее. Другие понятия условны и изменчивы, и мы считаем, что они, возможно, могут испытать недостаток в человеке, обществе, времени; они кажутся почти неотделимыми от нормального функционирования духа. Они похожи на остов интеллекта...»[x].
Теперь, такие категории не являются отдельными, они принадлежат человеку, так как мышление составляет его человеческую природу. Они принадлежат к мыслительным операциям, которые происходят неосознанно. В этом смысле идея «остова» приводит нас к мысли, что такие категории структурируют мысль с элементарными логическими функциями, такими как жесткие рамки, позволяя разносторонне взаимодействовать с окружающим миром и формируя опыт из схем, которые составляют человеческую действительность. Эту идею раскрывает сравнительный метод, который состоит в обнаружении среди различных культур тех элементарных категорий, которые структурируют аспекты человеческого опыта.
Это тот метод, с помощью которого можно рассматривать и саму западную культуру. Мы также могли использовать те же категории, которые были ранее у совершенно других культур. Эти категории могли бы создать условия для общения и заимствования терминов.
Классификация, то есть, группировка общих свойств под символами и именами (разновидность, род) – это то, что, в итоге, облегчает доступ к формам мысли, чуждым нашим.
Теперь давайте перечислим некоторые особенности конкретной логики. Во-первых, чувства и разум имеют тесную связь. Значение, придаваемое некоторым животным, побуждающее людей приручать их, доказывает, что конкретное знание включает эмоциональность (в отличие от нашего западного требования объективности). До сих пор передаваемое «от отца к сыну» при ежедневном использовании, это знание было «описано с такой благородной простотой», которая заставляет философские законы казаться лишними.
Осознаваемые, сложные системы классификации и упорядочивания не перестают искать общее со всем, что является внешним по отношению к ним, всегда сохраняя взаимодействие с окружающим миром.
Леви-Стросс обращается с простой просьбой: следует изменить образ этой первобытности, который мы себе создали и который стал традиционным.
Вне всякого сомнения, «дикарь» никогда и нигде не был существом, едва вышедшим из животного состояния и все еще полностью подчиненным своим потребностям и инстинктам». Он является вариацией того, чем являемся мы, но он разносторонне развит иным способом.
Примечания:
[i] Фуко М., Слова и вещи.[ii] Там же.
[iii] Там же.
[iv] Мануэла Карнейро Да Канха
[v] Леви-Стросс К., Первобытное мышление
[vi] Там же.
[vii] Там же.
[viii] Леви-Стросс, К., Первобытное мышление, (цитата по Simpson, р. 5).
[ix] Леви-Стросс К., Первобытное мышление.
[x] Дюркгейм, 1973; 513.
Опубликовано 28.7.2017
