Человек записывает историю, объективируя ее, воспринимая ее как реальные события. На самом, деле мы постоянно создаем ряд каких-то событий, со вчерашнего по сегодняшний день мы заново создаем ряд регрессивных причинных связей для того, чтобы упорядочить и оценить события прошлого.
Давайте будем иметь это в виду. Мы историзуем осадок и оценивает эти факты как реальные и ложные. Мы существуем между прошлым и будущим, собирая достоверные знания и ценности, создавая надежды и перспективы. Даже теперь все, что случилось только что, остается в настоящем. Впрочем, а является ли такая циклическая организация прошлого истинной? Это то, что на самом деле было? Всегда ли прошлое настолько необходимо и объективно, как мы себе представляем? Возможно, история – это самая длинная шутка, придуманная человеком для себя и не отличающаяся от любой другой выдумки. Шутка – это тоже рассказ, своего рода короткая история. И если история и шутки являются формами рассказа, почему же мы воспринимаем историю так серьезно? В чем смысл кульминации истории?
«... наше признание истории – это всего лишь западный предрассудок» - пишет Ницше во второй части своих «Несвоевременных размышлений» («О пользе и вреде истории для жизни»). Ницше утверждает, что история – это дело исключительной важности в контексте любого философского мышления. Он задает вопрос: «до какой степени жизнь в целом нуждается в услугах истории?» В дополнение к этому мы можем задать следующий вопрос: что значит «я помню» или «не забывайте, как тяжело жили наши предки»? Для Ницше эти вопросы являются ключевыми относительно «здоровья человека, человечества, цивилизации». То, что здоровье человека связано с актуальностью истории в контексте жизни не является очевидным. Вместе с Ницше мы должны задаться вопросом: Какое значение имеет использование «монументальных» размышлений о прошлом для современного человека?
Ницше анализирует современного человека с беспрецендентным историческим чутьем. Он был первым, для кого прошлое стало столь «настоящим» в жизни человека. Тем не менее, этот современный человек несет с собой определенное количество исторических камней, которые находятся внутри него и которые он не использует в своей реальной жизни. Ницше сравнивает это состояние с бессонницей, которая блокирует настоящее действие. Он определяет понятие счастья как институт забывания, привычку идти вперед, намекая на то, что «без способности забывать жизнь невозможна». В этом смысле для Ницше очевидно, что современный человек избрал достаточно сомнительный метод для того, чтобы определять события прошлого, т.е. довольно проблематичную точку зрения на жизнь. С одной стороны, историческое чутье – это импульс сам по себе проблематический: историческая позиция, заключающаяся в тенденции создавать и оценивать ряд регрессивных отношений , отделяет человека от подлинной вселенной в настоящем. Только не-исторические силы могут создавать что-то новое и трансформировать. С другой стороны, из этого чутья вытекают две практически противоположные формы оценки: метафизическое чутье и телесное. Во времена Ницше пользовалось популярностью историческое чутье в метафизическом смысле, в частности, благодаря Гегелю. Это предполагает необходимую чистоту и, более того, подразумевает поиск исконных источников. Это допускает «чудесное происхождение непосредственно из ядра и существа "вещи в себе"» (Ницше, Человеческое, слишком человеческое). Парадоксально, что это метафизическое чутье требует чего-то сверхисторического, вечного, проявляющегося в формах каждый раз все боле чистых.Таким образом,учитывая, что история доступна нам через «факты» как фиксированные объекты, исторический человек верит, что чистая историческая наука возможна. Действительно, с этой точки зрения, мы воспринимаем человечество как нечто, что стареет, и каждая историческая оценка прошлого создает баланс: такой тип культивирования Ницше называет исторической культурой.
Тем не менее, эта критика, на самом деле, открывает новый путь, и вопреки этому Ницше руководствуется антиметафизическим чувством генеалогии - телесным чутьем, придающим смысл несущественным и случайным отношениям среди множества форм. Фуко в «Ницше, генеалогия и история» отмечает, что в ницшеанской генеалогии есть две стратегические позиции против метафизической историографии: происхождение и возникновение. Внутренняя ценность исторического исследования раскрывает не «источник», а происхождение [Herkunft] в теле и в рамках, в которых детерминирующие силы проявляются.
Согласно Фуко, происхождение отлично от чистого «начала», оно намечает линии композиции, формирующей события, цивилизацию как переходные формы. Это позволяет нам вновь обнаружить «распространение событий» (Фуко) внутри того, что было признано историческим фактом. Происхождение – это исследование, которое «встряхивает то, что воспринималось как неизменное». Следовательно, генеалогия как поиск происхождения находит шрамы, метки, следы различных жестоких практик, отпечатки многих событий, вовлекавшие тело в бесконечный конфликт, через который формировались различные образования. В отличие от рационалистической и телеологической концепций истории, здесь мы наблюдаем концепцию борющихся сил, беспорядочную «игру господства». Вместе с происхождением на «место противостояния» указывает и возникновение, расположение элементов сцены, вступление сил, как в драме, которая входит в разногласия. Принимая во внимание эти силы, Фуко определяет возникновение как сцену, отображающую силы лицом к лицу. Это ни что иное как пространство, разделяющее их, пустота, через которую они обмениваются угрозами, жестами и речами.
Примечательным здесь является тот факт, что историческое чувство генеологии сравнимо с податливой глиной и может манипулировать любыми данными для того, чтобы достичь более богатых, глубоких и многообразных результатов, освободив историю от модели воспоминаний.
Как исследование происхождения и возникновения генеология должна конфронтировать с тремя аспектами истории, основанными еще Платоном: воспоминание, неприрывность и справедливость. Цель этой статьи – показать первое применение генеалогии. Согласно Фуко, генеалогия использует пародию против воспоминания и узнавания.
Пародия
Совсем не случайно, что пародия изначально использовалась генеалогией: в этом есть что-то невероятно важное и даже переломное. Пародия это не копия и не реконструкция. Подобно миму, пародия имитирует и повторяет ряд характеристик для того, чтобы раскрыть разногласия, дурные мотивы и обыденные события. Использование комического персонажа позволяет определить различные силы и намерения, которые лежат в сути исторических событий: это помогает понять, что базовые человеческие страсти могут быть причиной войн, даже несмотря на их обоснованную и вполне логическую мотивацию. Генеалогию можно приравнять к работе клоуна. Пародия прерывает трагедию отождествления людей с историческим процессом. Она создает двойника из любого исторического события, показывая таким образом его фальшивую и нереалистичную сущность с помощью образов и фантазий. Пародия отгоняет исторические привидения, показывая высокомерный образ, не имеющий под собой реальных оснований. Поэтому «нет больше идентификации нашей слабой индивидуальности с твердыми идентичностями прошлого, но есть наша «нереализованность» через чрезмерный выбор идентичностей» (Фуко). Супер-историческая история попыталась понять сущность во всех ее формах и соединениях, за множеством вариаций и бесконечных событий идентифицировать исторический субъект, который мы должны узнать: предположительно более реальный и более индивидуализированный, ясный и чистый, который мог бы присоединиться, чтобы обеспечить свою сохранность и телеологическое развитие. Однако, как сегодня комичен человек, одетый как священник из 16 столетия, так и предполагаемые идентичности прошлого кажутся не более, чем пустыми фантазиями. Пародийное использование истории обнажает скрытые намерения и показывает, что фантазия – это единственное, что в итоге остается. История это «всего лишь пародия» (Фуко) на саму себя, которая время от времени возникает, исчезает и имитирует саму себя.
Тем не менее, пародия предполагает не только переворачивание ценностей и сбрасывание масок, но и истинную оригинальность, все еще возможную в изобретении и созидании. Это оружие, которое ницше использует в борьбе с памятниками, идолами, «египтизмом», этими изолированными объектами, этими флагами в небе прошлого, помогающими утешиться в воспоминаниях и найти смысл в процессах, основанных на точке зрения извне. Иными словами, это способ блокироания трансформаций и создания печального и ностальгического способа «желать» время.
Пародия укрепит отношение ко всем оригинальным историческим смыслам с учетом того факта, что «мы выдумываем себе большую часть переживаемого, и нас едва ли можно заставить смотреть на какое-нибудь событие не в качестве "изобретателей"». (Nietzsche, ABM, § 192). Вот почему лживость, компонент любого комического действа, на самом деле необходима человеку. Не только потому, что мы фальсифицируем мир феноменов, выбирая реальность с нашими собственными категориями, но также и потому, что мы делаем это с целью дистанцироваться от страдания и смерти. Мы создаем телосы, чтобы поверить, что конец достижим, что существует какой-то смысл, ради которого мы живем; и генеалогия будет работать над тем, чтобы разоблачить это как миф, поддерживаемый страхом, ненавистью, тщеставием и т.д.
Как говорит Клоссовски, миф это нечто, что существует лишь тогда, когда проговаривается, как дискурс. Мир, каким мы его знаем, это то, что мы говорим, проговариваемое событие, интерпретация. Впрочем. это не негативно само по себе; это совсем не то, что вера в универсальную иллюзию, скрывающую что-то реальное; на самом деле, миф это то, что происходит и продолжает происходить, когда мы говорим об этом. Таким образом, пародийный человек смеется, потому что он знает, что история это рассказ, и потому что он создает этот рассказ, как Бог; он, смеясь, играет с костюмами и идентичностями с целью усилить себя.
Когда Ницше создает свои философские персонажи, такие как священник, дворянин, ученый, он заставляет их войти в игру, чтобы показать нам, что это смешные фигуры, исполняющие историю со своими странными намерениями. Тем не менее, сам по себе пародист смешно одет и делает это с определенным аппетитом и удовольствием; смешной философ видит себя как комика, чтобы принять участие в историческом карнавале. Это обеспечивает выход для позитивного исторического импульса, захваченного историей, и выпустить его в изобретательное тело настоящего. Только тогда, когда «история превратится в произведение искусства и, следовательно, станет чистой формой искусства», мы сможем избавиться от бремени старости человечества. И снова, что представляет собой старость человечества, если не фантазию определенной морали? Так пародия используется против груза супер-исторического смысла для уничтожения признания и разрушения памятников.
В начале этой статьи мы увидели, что второе Несвоевременное размышление непосредственно сближает исторический смысл с жизнью, со смыслом существования. Мы сказали, что это был взгляд на жизнь. Более того, история синхронна с настоящим. Наши личные истории пересекаются с историей вселенной. Но это происходит не только в той мере, в которой мы изучаем историю, но также, и особенно в той мере, что мир истории считается текущей реальностью. Вопрос «что с нами случилось» подразумевает супер-позицию как индивидуальных, так и коллективных сфер. Этот выход за рамки заставляет задуматься, действительно ли способ разбора истории с помощью пародии является более предпочтительным, чем платоновский подход, и может быть использван как противовес историческому в индивидуальном, оживляя то, что устоялось как «персональная история», личность или человеческая природа. Тогда как духовная техника будет служить свободе и в качестве аффирмации настоящего и будущего с точки зрения индивидуума. Техника, которая обходит проблему культа личности, которая освобождает нас от стыда быть собой, от оков прошлого и от определения прошлого – определения, которое все психологические науки определяют как «бог». Это дает почву для превращения, ведет к осознанию себя и своих качеств и новому опыту самопознания. Техника и упражнение, которые освободили бы индивидуума от ограничений мировоззрения, обусловленного его собственным травмирующим прошлым, например, дать себе повод для смеха, как сделал сам Ницше в начале 1880-х. Как он отмечает в «Веселой науке»: смеяться над самим собой – это знак хорошего экзистенциального здоровья.
Это самые выразительные последствия пародийного жеста. Мы, в конце концов, осознаем, что наши категориальные и организационные импульсы, через размытую цепочку событий, могут быть ослаблены с помощью потери баланса своей правливости. Для того, чтобы так поступать, мы должны, в первую очередь, научиться смеяться, делая прошлое более современным, используя бесконечные пародийные интерпретации, всегда держа в голове мысль: это всего лишь пародия. Тогда мы сможем переписать историю, нашу собственную историю, как изобретение будущего, освобождая восприятие от всех метафизических смыслов.
Литература: F. Nietzsche C.E. - Considerações Extemporâneas (Untimely Meditations) ABM – Além do bem e do mal (Beyond Good and Evil) Wagner In Beyreuth (in Untimely Meditations) HDH - Humano Demasiado Humano (Humain, all too humain) M. Foucault – Nietzsche, Genealogia, História. (Nietzsche, Geneology, History) P. Klossowiski – Un si funest désir.