После лингвистического поворота в философии интерес к метафизике и онтологии значительно снизился. Стали преобладать исследования эпистемологической или герменевтической направленности. Представители спекулятивного реализма, относительно недавно появившегося философского течения, пытаются вернуть движение мысли в русло традиционной бытийной проблематики. Concepture публикует статью о современном философе-метафизике Грэме Хармане, который пытается обратить лингвистический поворот вспять.
Не так давно на русский язык была переведена работа Грэма Хармана, которая называется «Четвероякий объект: метафизика вещей после Хайдеггера». Стратегия мысли Хармана в лучших традициях философии направлена на ревизию предшествующих точек зрения на природу и сущность объекта, а также их нещадную критику и предложение своего оригинального варианта, конечно же, лишенного всех тех недостатков, которыми грешили прежние теории. По мысли Хармана вся предыдущая философия либо «подрывала» (undermined) объект, либо «надрывала» (overmined) его.
«Подрыв» объекта означает рассмотрение его не как основополагающего начала, а как чего-то, составленного из более реальных исходных субстанций, будь то вода Фалеса, элементы Эмпедокла или атомы Демокрита. Философия, «подрывающая» объект, делится на две линии. Первая «подрывает» объект, утверждая подлинным предметом философии некое материальное начало. И если раньше это была античная натурфилософия, то сегодня тем же самым занимается физика частиц, заменившая древнегреческое архе кварками и бозонами. Вторая линия «подрывной» философии сводит объект к имматериальному началу. К таковым относится, например, Единое Пифагора, которое является идеальным первочислом, или Бытие Парменида, которое есть не совокупность материальных предметов, а скорее идеальное условие возможности их существования.
Также можно вспомнить Логос Гераклита, идеальный принцип, управляющий сущим, и потому предшествующий ему. Словом, как бы ни называлось умозрительное первоначало (Апейрон, Нус и т. д.), именно оно выступает истинной реальностью, в то время как объекты представляют собой лишь позднейшие образования, составленные из этих первоначал. Харман отмечает, что за прошедшие тысячелетия изменились только названия, сама же установка мысли - «подрывать» объект, отказывая ему в самодостаточности существования, - осталась неизменной. В качестве примеров он упоминает фамилии Жана-Люка Нанси, в философии которого бесформенное «любое» предшествует всем отдельно взятым сущим (т. е. объектам), Жильбера Симондона, который вслед за Джордано Бруно считает объект всего лишь индивидуальной конфигурацией бесконечной материи, содержащей все потенциальные формы, и Мануэля Деландо, говорящего о непрерывном плане виртуальности, предзаданном любой реальной вещи.
В лагерь «подрывающей» объект философии Харман относит и ставшую модной с легкой руки французских постмодернистов философию различия. Согласно этой философии вещь не обладает собственной сущностью (чтойностью), самотождественностью; вещь является именно данной вещью постольку, поскольку не является другой вещью, то есть, отличается от нее. Грубо говоря, морковка является морковкой только потому, что она не самолет, и не симфонический оркестр, и не бутылка «Jack Daniel's», и ничто остальное. Харман проницательно отмечает, что философия различия, как и все остальные проекты постмодернизма, не более чем игра слова. Ведь утверждая отсутствие у вещи фиксированной сущности, постмодернисты просто конституируют другой тип сущности, основанный на отрицании и относительности.
Итак, все виды «подрывающей» философии, каким бы языком описания они ни пользовались, в действительности подразумевают одно: все объекты получают свою реальность извне, неважно, от исходного материала или идеального начала. Как констатирует Харман, для философов-«подрывников» «объекты слишком поверхностны, чтобы быть основной реальностью во вселенной».
Иным способом отделаться от объекта пользуются представители «надрывающей» философии. Они разрушают объект не «снизу», а «сверху». В качестве аргумента, доказывающего несостоятельность объекта, они приводят указание на его сложность и глубину. Например, эмпирики утверждают, что любой объект, на самом деле, — это пучок неких качеств, совокупность отдельных свойств. Яблоко — это не яблоко, а серия связанных сознанием параметров, таких как: цвет, вкус, температура, вес, упругость и т. д. Харман опровергает такой подход, считая, что частные качества принадлежат целостности вещи, а не образуют ее. Глядя на красное яблоко и красную футболку, мы не будем отождествлять их красность и говорить, что это один и тот же параметр. Мы будем ощущать, что конкретный красный цвет прикреплен к конкретной вещи. Также и с остальными качествами.
Помимо эмпириков к «надрывателям» объектов относятся субъективные идеалисты, кантианцы, неокантианцы и феноменологи. Представители этих направлений стоят на том, что объекты не существуют вне воспринимающего их сознания. Здесь уместнее всего вспомнить Беркли, заявлявшего, что «быть – значит быть воспринимаемым», и Канта, постулировавшего невозможность мыслить мир без категорий человеческого разума.
Довершают дело реляционисты и прагматики, которые хотя и не согласны с тем, что сознание определяют реальность, все же полагают, будто вещи существуют, исключительно находясь в связи с чем-то, друг с другом или с сознанием человека. Например, американский философ Альфред Уайтхед считал, что человеческое восприятие капель дождя по природе не отличается от отношений между каплями дождя и окном, на которое они падают. Из современных философов можно упомянуть Брюно Латура и его акторную теорию.
Харман опровергает реляционистов простым аргументом здравого смысла. Большинству людей опыт подсказывает, что существует общие объекты, например, здания вдоль центральной улицы города. При этом большинство согласится, что это одни и те же дома изо дня в день. Если встать на позицию реляционистов, окажется, что конкретное здание – это восприятие (образ) этого здания человеком, собакой или свиньей. Но тогда нельзя будет говорить о «том же самом» здании, так как оно потонет в разнообразии восприятий, ведь человек, собака и свинья воспринимают здание различным образом. Однако нормальный человек все же понимает, что здание останется стоять и после того, как его перестанет воспринимать человек, собака или свинья. А это значит, что здание бытийствует само по себе, вне воспринимающего его сознания.
Особое внимание Харман уделяет современному материализму, который, по его мнению, одновременно «подрывает» и «надрывает» объект. С одной стороны материализм сводит любой объект к его атомной структуре (подрыв), а с другой – современная физика показала, что элементарные частицы – это множество воспринимаемых качеств, таких как твердость и сопротивление (надрыв). Согласно Харману, материализм страдает двумя существенными недостатками. Во-первых, он сбрасывает со счетов возможность эмерджентных сущностей (сущностей, в которых качество целого не сводится к сумме качеств составляющих его частей). Во-вторых, материализм отождествляет объект и материальный элемент. Но это ошибка, так как объект в принципе не сводим ни к его элементарным составляющим, ни к его кореллятам в сознании.
Вопреки Хайдеггеру, Харман утверждает, что истинная философия началась не с досократиков, а с Платона и Аристотеля. Первые же предпосылки истинной философии заложил Сократ, который отмахивался от попыток натурфилософов описать первоначала мира в их непосредственном созерцании. Сократ первым указал на то, что вещи глубже, чем их черты, тем самым радикально разведя объект и его качество.
Свою философию Харман называет объектно-ориентированной онтологией и считает себя продолжателем Аристотеля и Лейбница с некоторыми оговорками, которые он подробно расписывает в своей книге. Конечно, прежде чем приступать к чтению Хармана, нужно в достаточной мере овладеть контекстом той философии, которую он критикует, чтобы точно знать, правомерна ли критика Хармана. Контекст этот, нужно отметить, весьма объемен и включает в себя труды многих философов от античности до наших дней. Если же говорить о теории Хармана как таковой, вкратце ее можно изложить так:
Существование объекта есть нечто большее, чем человеческое мышление о нем. Поэтому нельзя утверждать, что объекты существуют исключительно в нашем мышлении. Но есть объекты, которые не существуют вне мышления, например: единороги, круглые квадраты и кроты с человеческими руками. Реальные вещи, такие как: камни, огонь, хлопок и цветы существуют как вещи в себе, хотя они все реальны сами по себе, вне тех отношений, в которые вступают. Но они также существуют как феноменальные карикатуры для различных других единиц, которые с ними сталкиваются. Человек воспринимает хлопковую коробочку одним способом, огонь воспринимает её другим способом, а яйца долгоносика – третьим. Хлопковая коробочка не исчерпывается ни одним из этих отношений, равно как и полной суммой всех этих действительных и возможных отношений.
Вот этот сухой остаток в объекте и есть то, что выявляет объектно-ориентированная онтология. Объект не полностью зависит от крошечных частиц, из которых собран, поскольку можно удалять или заменять эти частицы – и в определенных пределах объект все равно останется тем же самым объектом. Объект также не является именем для суммы своих наличных действий, поскольку он может быть способен на другие эффекты в будущем. Объект всегда избыточен по отношению к тому, что он делает в данный момент под наблюдением. Словом, объект больше своих частей, но меньше своих эффектов. А раз знание – это всегда знание первого или второго, объект никогда не доступен знанию напрямую.
Рекомендуем прочесть:
1. Г. Харман – «О замещаюшей причинности».
2. К. Мейяссу – «Время без становления».
3. Л. Брайант – «На пути к окончательному освобождению объекта от субъекта».
Оригинал статьи читайте на сайте Concepture Club
Опубликовано 17.12.2016