Современные технологии переносят политику в интернет. Отечественные сетевые массмедиа формируют в интернете общество «символических» тел, участвующих в реальной политической жизни. Они участвуют в митингах и подписывают электронные петиции в правительство. Но при этом содержательно их высказывания пусты – снижение интереса к реальной политике («От меня все равно ничего не зависит») только растет.
Вопрос о поиске способов и средств общения между поколением постсоветского истеблишмента и блогерами второго десятилетия 21 века – это вопрос о культурной гегемонии, которая будет установлена ненасильственным образом.
Сегодня пути к установлению взаимопонимания между поколениями пытаются искать как первые, так и последние.
Сила Наблюдателя
В квантовой механике есть эффект Наблюдателя. Если коротко, то речь идет об изменении движения частицы при появлении третьего лица (если не коротко, то в популярной форме про дифракцию электронов читайте тут). В свете того, как активно развивается сфера массмедиа, не секрет, что мы постоянно прибегаем к эффекту того же Наблюдателя, который способен осудить и наказать обидчиков. На этом основывается большинство «цветных революций» и просто массовых движений, прибегающих к оценке ситуации со стороны.
Наблюдателем может быть как отдельная организация, следящая, допустим, за ходом выборов главы государства, так и целое мировое сообщество посредством социальных медиа (Youtube, социальные сети, личные блоги). В результате, присутствие фигуры «независимого» Наблюдателя порой влияет на легитимность всего государственного устройства.
Поэтому среди исследователей практик гражданского сопротивления находятся как те, кто считает, что ненасилие – это своеобразное «моральное «кунг-фу», т.е. гражданское неповиновение – это нравственный выбор, так и те, кто видят в нем исключительно политическое измерение.
Иначе говоря, можно рассмотреть деятельность Мартина Лютера Кинга или Мохандаса Кармчанда Ганди как сознательный высокоморальный выбор в пользу ненасилия. А можно – как провокацию к проявлению силы со стороны власти, что станет сенсацией в медиа.
Так, например, движение за гражданские права чернокожих в США было более «успешным», там, где оно вызывало наглядные примеры насилия со стороны местной власти.
«В Албани (американский город штата Алабама – прим. А.С.), - пишет профессор, - Конференция южного христианского руководства (SCLC – правозащитная организация, сыгравшая значительную роль в движении – прим. А.С.) придерживалась той же тактики, что и в Бирмингаме. Различие в том, что шеф полиции Албани, Лаурье Притчет, ответил на тактику Кинга массовыми арестами без насилия и нарушения общественного порядка, что так важно для постоянного внимания со стороны прессы» [McAdam, 69].
Иначе же обстояли дела в городе Бирмингаме:
«Спустя несколько дней нехарактерной сдержанности, Коннор (шеф полиции Бирмингама – прим. А.С.) натренировал пожарных лошадей и спустил собак на мирных демонстрантов… Фотографии этих событий появились в газетах и журналах во всей стране и мире» [McAdam, 70]. И это принесло плоды: например, СССР использовал материал в интересах антиамериканской пропаганды, что в итоге, - как считает МакАдам, - «усилило давление» на федеральные власти вмешаться в дела южных штатов на стороне митингующих [McAdam, 70].
Это было в 1963 году, до появления интернета и гражданской журналистики (блоггинга).
Сегодня же митингующие, оснащенные телефонами с фотокамерами, сами публикуют сэлфи из автозаков.
Это вызывает интерес к записи задержанного у его подписчиков и ненавязчиво информирует несведущих о существовании определенной оппозиции власти. Таким образом, все имеющие смартфоны становятся не только журналистами, но и самостоятельными информационными поводами. И если первая акция движения за права чернокожих не увенчалась достаточным успехом из-за недостаточной освещенности, то теперь этот вопрос снимается сам собой. Практика гражданского неповиновения в своем политическом (не моральном) измерении имеет значительно больше перспектив, чем полвека назад.
Отсюда вопрос: меняется ли наше поведение и мы сами перед фотообъективом, как движение частицы перед взглядом Наблюдателя?
Учтем при этом, что под «прицелом» фотокамеры мы живем постоянно. В результате, многие современные люди буквально рождаются медийными. Иначе говоря, обращаясь к исследованию историка Эрнста Канторовича о двух телах короля, мы имеем два «тела» - физическое и символическое. При этом если в настоящем человек, скажем, не имеет активной политической позиции, то символическое тело ее имеет, примыкая к различным виртуальным сообществам. Например, через поставленные (чаще всего для развлечения и чувства причастности к некоторой общности) изначально политические хэштеги вроде #крымнаш и другие.
Это может говорить о том, что постепенно не мы, как сказал бы философ Мишель Фуко, являемся объектами и субъектами (био-)политики, а наши символические тела — обозначающие, но пустые. Но в какой степени тогда символическое может менять политическую реальность: приводить к государственным переворотам, массовым забастовкам и, наконец, революциям? Ответ нам кажется достаточно простым: все зависит от того, насколько быстро все современное общество обрастет символическим каркасом, а политический истеблишмент — его поменяет. Потому что в ситуации информационного шума умение правильно обращаться к аудитории оказывается первостепенной задачей.
На смену телевизионному вещанию, где постоянно предлагается образ одного человека, приходит формат интернета, где все подписаны на всех. В результате, трибуна посреди рыночной площади выглядит неуместно. Пример тому – контраст между двумя совершенно разными типами представления себя в недавних видеообращениях друг к другу Алексея Навального и Алишера Усманова. В первом случае есть понимание современных способов общения с интернет-аудиторией, а во втором – нет.
Ситуация современного отечественного общества: зарождение нового дискурса и смерть старой системы взаимных ожиданий, формулировок и постановок вопросов, то есть просоветского аналога.
В ситуации непонимания молодежью, кто такой господин Усманов, она и не понимает, кто дает этому человеку право выкладывать видеообращение без веселых перебивок и монотонно отвечать оппоненту, которого интересно смотреть (тут и видеоперебивки, и съемки с квадракоптеров). С другой стороны, выступления блогеров (по большей части очень молодых людей) на тему политики выглядят не менее смешно – вспомните обращение блогера Саши Спилберг к депутатам Госдумы (см. тут).
В результате, общество оказывается в ситуации, когда постсоветской политической элите есть что сказать, но она не знает, как это сделать. А блогеры – знают, как сказать, но не знают пока о чем.
Дело в том, что, как удачно отметил философ Эрнесто Лаклау, социальное невозможно без определенной фиксации значения [Лаклау, 57], тогда как хаос хэштегов едва ли можно назвать структурированным. Впереди борьба за культурную гегемонию. И правильный прогноз относительно скорости и вектора развития интернет медиа, в свою очередь, может дать представление, какой группе достанется лидерство. Есть много факторов — и динамика роста/падения политической грамотности, уровень «пассионарности», включенность в международные сети.
Многое зависит, скажем, от того – как будет выглядеть ситуация с освоением иностранных медиа. Как известно, о ситуации напряженности в Тунисе в 2010 году мир, по мнению исследователя революций Джека Голдстоуна, узнал из Facebook. Режим ввел жесткую цензуру на телевидении, радио, в газетах и на большинстве сайтов, но забыл о фейсбуке, который считал чем-то вроде светского развлечения. Поскольку Тунис располагал относительно многочисленным средним классом, доля пользователей фейсбука среди молодежи была самой высокой в Северной Африке» [Голдстоун, 164]. Отечественное же общество «сидит», в основном, в проектах Mail.ru. Способность россиян ориентироваться в иностранных СМИ (в т.ч. интернете) крайне мала. Например, в 2014 году, согласно соц.опросу «Левада-Центр», только 11% россиян признались, что могут говорить на английском языке.
Приручить Сеть
Освоение незнакомой территории сейчас идет с обеих сторон. Блогеры приглашают для записи интервью известных политических деятелей, а последние – зовут первых продвигать их в Сети (вести их страницы в социальных сетях, делать «вбросы» накануне предвыборной гонки, записывать видеообращения и т.д.). Но пока существующая государственная элита, видимо, еще не готова к радикальной открытости своей деятельности. Поэтому ее представители приходят к Владимиру Познеру, Ивану Урганту и на «Дождь». Это, конечно, создает контент, в том числе, в интернете. Но сами они не разрабатывают соответствующее медийное пространство в Сети. Вместо этого всячески подавляют сетевую модель взаимодействия с молодым электоратом. Например, суд выносит решение об удалении видеоролика «Он вам не Димон», созданным Фондом борьбы с коррупцией.
Власть чувствует необходимость найти подход к общению с электоратом на одном языке. Только пока непонятно, насколько сильно. Например, «Ведомости» пишут, что Госдума РФ вскоре займется социальными сетями, где будет популяризироваться позиция действующей государственной власти: «Подход будет отличаться от ведения аккаунтов у других госорганов: за контент будут отвечать не smm-специалисты, а профессиональные журналисты».
Россия и Пустота
Сила символических тел, существующих в Сети, как информационные поводы, держится на круговой поруке. С одной стороны, они пусты; с другой стороны — человеку не составит труда нажать кнопку, чтобы подписать электронную петицию за отставку действующего чиновника. Действие в Сети подчиняется законам другой природы, поскольку оно всегда находится под взглядом Наблюдателя. Аналитические агрегаторы (журналисты, GR-специалисты и другие агенты распространения информации) могут написать статью, которая покажет уровень недовольства персоной, против которой подписывалась петиция.
В результате, ситуация недовольства, выраженная в игровой форме, перерастает в серьезное утверждение, опирающееся на статистику.
Может ли тогда сила символических тел повлиять на изменение режима? Голдстоун осторожно упоминает фактор социальных медиа, как осведомленность мирового сообщества о локальной ситуации. Но пока нет исторических примеров, которые подтвердили наши слова реальным фактом.
Однако мы можем говорить о том, что для свержения персоналистских режимов второй половины двадцатого века эффективными оказывались межклассовые коалиции. Такие, например, как во время «желтой революции» в Филиппинах в 1986 году.
Исоциальные сети, имеющие, конечно, дифференциацию по аудитории, обладают и объединяющей силой для людей различных классов.
Например, в России Facebook оказывается территорией достаточно специфической и интересной лишь для представителей медиаиндустрии и политиков. Тогда как «Вконтакте» собирает совершенно разношерстную аудиторию, как и Instagram.
Вскоре должна появиться возможность проверить политическую работоспособность медиафеноменов. Вряд ли широкие слои населения будут вовлечены в культуру медиа к президентским выборам 2018 года. Но, с другой стороны, сравнивая организованность оппозиционных митингов на Болотной площади в 2011 году и «Он нам не Димон» в 2017 году можно заметить, как расширился охват аудитории и, хочется надеяться, качественная составляющая.
Литература:
McAdam, D The US Civil Rights Movement: Power from Below and Above, 1945–70 //Civil resistance & Power Politics: The Experience of Non-violent Action Gandhi to the Present., pp.58-74.
Голдстоун, Дж. Революции. Очень краткое введение [Текст]/пер. с англ. А.Яковлева. —М.: Изд-во Института Гайдара, 2015.
Лаклау Э. Невозможность общества//Логос, 4-5 (39), 2003, с.54-57.
Опубликовано 1.9.2017
